Образ Ноя в армянской среде. Образ Ноя-предка в армянском культурном и эпическом сознании выступает как универсальный символ возрождения, гармонии с природой и духовной трансформации. Он представлен не только как библейский персонаж, но и как национальный праотец, сформированный в армянских народных преданиях и устных рассказах, вокруг которого консолидированы многочисленные традиции, ритуалы и символические образы.

В армянской традиции Ной часто предстаёт не просто как праведник, спасшийся от потопа, а как творец и первопоселенец нового жизненного цикла, первый садовник, который посредством винограда устанавливает связь между землёй и небом, человеческим и божественным мирами. Некоторые народные предания, посвящённые ему, повествуют о том, как он посадил первую лозу, принес ветвь винограда из рая, открыл силу вина и превратил всё это в символ духовного и материального возрождения. Таким образом, образ Ноя в армянском народном сознании становится символом основания виноградарства и винной культуры, объединяющим жизненную силу природы и преобразующую сущность веры.

Виноград как священное растение. Народная этимология названия села Акор. Село Акоры расположено в уезде Масиацотн, области Айрарат, на краю ущелья Великого Маси. В армянском традиционном сознании это не просто географическое место, но символическое пространство, где переплетаются библейские истории, верования армянских предков и представления о духовной связи человека с природой. В контексте преданий Акоры рассматривается как сакральное место-памятник, где Ной после выхода из ковчега посадил первую лозу, став праотцом виноградарства и символом возрождения родной природы. Этот рассказ, глубоко метафорический по своей сути, отражает не только идею продолжения жизни, но и святость творчества и труда.

Григор Магистр, выдающийся представитель армянской средневековой литературы и научной мысли XI века, обращаясь к этому преданию в одном из своих писем, пишет: «И старики рассказывают, что Акоры означает Арк Ури» (Григор Магистр, 1910, стр. 89–90). Эта интерпретация указывает на народную этимологию, согласно которой название Акор объясняется как «место посадки лозы». Магистр, однако, с научной осторожностью не принимает это объяснение, предлагая альтернативную версию: по его мнению, Ной взял черенок не сразу после потопа, а тогда, когда воды спали, и он смог срезать и сохранить его для будущего размножения растения. Эта трактовка представляет Ноя не только как исполнителя божественной воли, но и как мудрого садовника, знающего способы обеспечения возрождения жизни.

Немецкий путешественник барон Фридрих фон Хакстхаузен, посетивший Армению в середине XIX века, также обращается к образу Ноя, отмечая, что армяне верят, что Ной принес лозу из рая (von Haxthausen, 1854, стр. 193). В армянском переводе это выражение передано как «յառաջնոյ աշխարհէն» — «из предсуществующего или первозданного мира», что ещё раз свидетельствует о гармоничном соединении райского и природного миров в армянском мышлении.

Различия этих версий показывают, что Ной в армянской культурной памяти воспринимается не только как библейский персонаж, но и как основатель культуры, символ возрождения природы и носитель доктрины продолжения жизни. Народные предания, связанные с виноградарством, вином и садоводством, отражают глубокие философские представления армян о почитании природы, освящении труда и единстве материального и духовного миров.

Таким образом, Акор — не просто географический пункт, но культурный феномен, где связь человека с природой становится вечным символом. Здесь Ной представлен как архетип армянского человека, способного после потерь восстановить мир, посадив одну лозу.

Ноев голубь, первая лоза и идея Причастия. Согласно преданию, зафиксированному в Карадаге (исторически — Васпуракан, на территории современного Ирана), Христос благословил виноград и передал его голубю — Святому Духу, чтобы тот доставил его Ною (Hovsepyan 2009, 421). В других версиях предания Христос не только передаёт голубю черенок винограда, но также дарует вино и формулу Причастия, которое занимает особое место в армянской традиционной образной системе.

Если принять во внимание, что голубь символизирует Святого Духа, то это предание полностью согласуется с толкованием Святого Иоанна Одзнеци, где говорится: «Дух Святой, входя, не в начале извлечёт из ковчега, но с неба на землю вознесёт. Когда вода ушла, покажет Ною Причастие Божие; и когда высохнут грехи на земле — устроим стол Божий, и в святом уме причастие подадим Богу» (Йован Одзнеци, 1833, 136). В этом толковании чётко подчёркивается идея Ноевого Причастия и духовного обновления, где вино выступает символом союза божественного и человеческого.

Символизм этого эпизода глубок. Голубь, являясь воплощением и символом Святого Духа, становится посредником, передающим смысл божественного послания и общения. Он служит не только символическим посредником коммуникации, но и подчёркивает непрерывность связи между человеком и божественными силами, придавая образу Ноя религиозное, моральное и культурное значение.

Это предание ясно демонстрирует, что армянские народные представления не просто сохраняли христианские идеи, но и перестраивали их в рамках природной и человеческой деятельности, создавая уникальную связь: виноград — символ божественного благословения, голубь — символ общения, Ной — символ восстановления.

В народных преданиях этот мотив получает новые пласты. По народным представлениям, Ной становится посредником, через которого устанавливается новый завет между человеком и Богом посредством вина. Эта идея глубоко отражена и в народной песенной традиции:

«Ты — плод бессмертия,

Что в мире расцвёл,

К тебе ангелы привели Ноя,

Чтобы кто радовался твоим плодам…»

(Костаненц, 1896, т. 18, стр. 67).

Здесь виноград представлен как плод бессмертия, который соединяет небесный и земной миры, связывая божественное благословение с радостью человеческой жизни.

Предание, зафиксированное бароном фон Хакстхаузеном, дополняет эту интерпретацию, указывая, что Ной принес черенок винограда из рая (von Haxthausen, 1856, 171, 225). Так как вино является вторым компонентом Причастия — символом крови Христа, принесение Ноем этого черенка рассматривается как продолжение духовного наследия и предвестие идеи спасения.

В ту же символическую логику вписывается и народное объяснение происхождения названия Эчмиадзина. Хотя Святой Григорий Просветитель назвал вновь построенную церковь «Эчмиадзин» — «Соединение со Спасителем», в народной интерпретации название связано с убеждением, что именно Ной здесь посадил черенок винограда, привезённый из рая. Вино, полученное из плодов этой лозы, символизировало кровь Христа, делая Эчмиадзин не только местом соединения со Спасителем, но и символом духовного возрождения и божественной жизни (von Haxthausen, 1856, 225). Этот эпизод подтверждает идею о том, что виноград как божественный плод служит посредником между небом и землёй, воплощая смысл Причастия и через Ноя открывая новый этап человеческого существования.

Происхождение первой обрезки винограда и возникновение вина по армянским преданиям, связанным с Ноем. Народная традиция о происхождении первой обрезки винограда в армянской культурной памяти выделяется своей характерной мифологической логикой, где природа и человек взаимодействуют в гармоничном сосуществовании. Согласно преданию, первая обрезка винограда возникла случайно через вмешательство животного мира. В одной версии это связано с ослом, в другой — с козами (Jamkochyan, 2012, 181).

Рассказывается, что когда осел или козы объели тонкие черенки, посаженные Ноем, он разгневался и наказал животных, считая, что они повредили его сад. Однако осенью, когда виноград неожиданно дал обильный и сочный урожай, Ной понял, что именно это объедение стало причиной укрепления черенков и их роста. Таким образом, то, что сначала воспринималось как ущерб, превратилось в творческий фактор, давший новый способ плодоношения.

Эта история в армянском народном сознании превращается в своеобразное церковное и моральное притчевое толкование, утверждающее простую, но глубокую мысль: любое испытание природы, если оно правильно понято, может стать источником возрождения и плодородия. Так формируется обычай обрезки винограда — не только как сельскохозяйственный приём, но и как символ перестройки, восстановления и постоянного обновления жизни.

Происхождение вина. В Библии читаем: «Ной, человек земледелец, первый возделал землю и насадил виноградник; и пил от него вино, опьянел и обнажился в доме своём» (Бытие 9:18–20).

Однако в армянском фольклоре существуют совершенно другие рассказы, в которых тайну приготовления вина для Ноя раскрывает его коза, съевшая плоды дикого винограда и, опьянев, начавшая толкать других животных. Другое предание не только фиксирует связь Ноя с вином, но и свидетельствует, что даже первое «кэнц» (тост) был произнесён Ноем: когда сыновья хотели попробовать сок из посаженного отцом винограда, он не разрешил, опасаясь, что он может быть вреден. Поэтому он сам первым выпил его, чтобы, в случае вреда, пострадал только он. Увидев самоотверженный поступок отца, сыновья произнесли ему: «ануж будет» (ануж – «сладок»), что позднее трансформировалось в «ануш будет» (G. Gyulumyan, DAN, 2012).

Вывод. Многослойная система армянских преданий о Ное показывает, что образ Ноя в армянской культурной памяти давно вышел за пределы библейской истории, став символом общенационального творческого начала, духовного возрождения и гармоничного сосуществования с природой. В армянских эпических и устных традициях Ной предстает не только как первый человек, восстанавливающий мир, но и как символ святости знания и труда; его насаждение винограда, уход за черенками и открытие вина представляются как действия, направленные на продолжение жизни и повторное утверждение божественного благословения.

Примечательно также, что истории вокруг образа Ноя несут морально-этический и философский смысл. Например, предание о козе или осле, участвующих в первой обрезке винограда, показывает, как видимый ущерб может превращаться в благоприятный результат, символизируя, что испытание часто является предпосылкой для новаторства и плодотворной работы. Аналогично предание о том, что Ной первым пьёт вино, принимая на себя риск, представляет его как самоотверженного и заботливого отца, а произнесённое сыновьями «ануж будет» → «ануш будет» символизирует момент основания «кэнц» — тоста, ставшего началом национального духовного наследия.

Библиография

Григор Магистр. Письма. Издание с введением и примечаниями К. Костанянца. Александраполь: Типография Геворга С. Саноянца, 1910, 401 с.

Жамкочян, Анушаван (епископ). Библия и армянская устная традиция. Ереван: Издательство ЕГУ, 2012, 280 с.

Костанянц, К. Новый сборник, ч. III: Средневековые армянские оды и стихи. Тифлис: Типография М. Шарадзе и Ко., 1896, 70 с.

Ховсепян, Г. Армяне Гарадага, т. 1. Ереван: «Гитутюн», 2009, 502 с.

Иоанн Философ из Одзун (Йоханну Имастасири Авдзнецо). Труды. Венеция: Св. Лазарь, 1833.

Барон фон Хакстгаузен. Закавказье: Очерки народов и рас между Чёрным и Каспийским морями. Лондон: Chapman and Hall, 1854, 193 Пикадилли.

Август Фрейхерр фон Хакстгаузен. Закавказье: Замечания о семейной и общинной жизни и социальных условиях некоторых народов между Чёрным и Каспийским морями, т. I. Лейпциг: F. A. Brockhaus, 1856.

Историк и его эпоха. «История Армении» Павстоса Бузанда (V век) является не только одним из ранних памятников армянской историографии, но и многослойным источником, включающим мемуарные сведения, христианскую моральную философию, сведения о социальном поведении и духовных ценностях. Книга охватывает политические и религиозные события второй половины IV века — от Трдата Великого до правления царей Папа и Вараздат. Этот период был решающим для армянского народа: языческий пантеизм окончательно уступал христианству, а Армянское царство находилось между Римской и Персидской империями, испытывая постоянное политическое и военное давление.

Образ вина, который Бузанд неоднократно упоминает в различных частях своей истории, становится символическим центром, отражающим переход от мира языческого празднества к христианскому воздержанию и освящению. Для него вино уже не просто материальный напиток — оно несет моральное, богословское и даже психологическое значение, проявляющееся по-разному в поведении героев.

История Бузанда написана живым, богатым риторическим языком с диалогами. Он был одним из первых, кто глубоко психологически изображал своих персонажей, показывая их душевные терзания, религиозные сомнения и испытания веры. Тема вина, проходящая через всю историю, является одним из проявлений этого психологического драматизма: вино становится символом как испытания, так и спасения.

Таким образом, произведение Павстоса Бузанда выступает как запись духовного и морального пути, где материальные удовольствия языческого мировоззрения постепенно уступают место христианской умеренности. Его история одновременно является историческим источником, нравоучительной литературой и богословским размышлением, отражающим духовную борьбу эпохи, в которой формировалась новая — христианская — Армения.

Вино как символ празднества и героической славы. На страницах истории Бузанда, среди множества эпических и художественных эпизодов, встречается уникальное проявление благородства армянского воеводы Мушега Мамиконяна. Этот выдающийся герой представляется как личность с высокими моральными принципами и образцовым поведением, чьи поступки отражают не только военные, но и гуманитарные ценности. Сообщается, что, взяв в плен персидских женщин и аристократок, Мушег не осквернил их честь и достоинство и запретил своим солдатам любые неподобающие действия, в итоге полностью возвращая их Шапуру с сохранением чести и достоинства.

По свидетельству Бузанда, духовная и социальная оценка Шапура через чашу вина одновременно выступает символом восхваления благородного героя, национальной доблести и моральных ценностей:

«В те времена у Мушега был белый конь, и когда персидский царь Шапур брал в руки чашу с вином, угощая своих воинов во время веселья, он говорил: „пусть белый конь выпьет вина“. На одной чаше он приказал изобразить Мушега верхом на белом коне и ставил эту чашу перед собой, повторяя: „пусть белый конь выпьет вина“» (стр. 233).

В этом эпизоде винопитие становится не только ритуалом, но и отражением универсальных и национальных ценностей, превращаясь в символ верности, памяти и героизма, где материальное удовольствие полностью уступает символической и мемориальной функции. Вино в этом смысле связано с национальной идентичностью, моральными нормами и этнографическими знаками, превращая ритуальный акт в средство социальной и культурной коммуникации.

Аршак II, его камердинер Драстамат и вино. Особый интерес представляют истории о царе Аршаке и его камердинере Драстамате, которые отражают сложные отношения иерархических, политических и духовных ценностей. Персидский царь Шапур II, хотя и давший святую клятву зороастрийским обетом, хитро взял в плен армянского царя Аршака II. Чтобы испытать верность Аршака, Шапур, следуя советам прорицателей и астрологов, приказал привезти из Армении два верблюжьих груза земли и рассыпать их на половине пола своего дворца. Аршак ходил по этой земле, демонстрируя противоречие между внутренней верностью и независимой волей. Когда он стоял на армянской земле, проявлялось противоречие свободы, национальной идентичности и личного достоинства перед пленом, что в итоге привело к его заключению.

В финале упоминается дворцовый камердинер Драстамат, проявивший мужество в персидской армии против кушан. Он отказался от подарка Шапура и попросил разрешения на один день посетить Аршака, чтобы «дать вино и развеселить» его (стр. 248–249). В этом эпизоде вино становится не только материальным напитком, но и символом королевской чести и духовного возвышения, способным утешить плененного царя.

Когда Аршак пьет вино, напивается и размышляет о прошлом, выражая сочетание душевной боли, памяти и внутренней борьбы: «О, Аршак мой, куда я попал и к какому дню дошел» (стр. 250). Здесь вино становится концентратом психических переживаний, одновременно утешением и источником разрушения. Бузанд таким образом иллюстрирует сложные отношения между телесным удовольствием и духовными страданиями, где вино служит посредником, раскрывающим судьбоносную, духовную и социальную динамику вокруг царя.

С этой точки зрения роль вина двойственна: оно не только физическое и материальное удовольствие, но и среда размышлений о духовных, политических и социальных силах, позволяющая читателю понять внутренний мир царя и психологические противоречия, обусловленные ограничениями плена.

Вино как символ веры. Особое духовное значение имеет эпизод с строгим монахом, который сначала не верит в божественную силу вина:

«Он не мог поверить, что когда вино подается на святой алтарь и раздается священником, оно действительно становится кровью Сына Божьего» (стр. 263).

Однако во время литургии он видит Христа, «который сошел на стол, открыл боковую рану, возникшую от удара мечом, и кровь струилась в чашу на алтаре» (стр. 204–205).

В этом эпизоде вино достигает своего высшего, священного символического значения: оно отождествляется с кровью Христа, а вера или неверие становится испытанием, условием духовной миссии и внутренней чистоты. Бузанд использует вино как святой символ, объединяющий материальную и духовную сферы, символизируя божественное присутствие и непосредственный духовный опыт человека.

Это восприятие превосходит материальные и ритуальные рамки, превращаясь в концентрированный символ веры, духовного опыта и божественного присутствия, где каждое духовное переживание — видение или вера — способствует очищению души и пониманию божественных порядков.

Вино как средство смерти и предательства. Наиболее мрачное и комплексное символическое значение вино приобретает в двух последующих эпизодах о царях Папе и Вараздате. В первом случае описывается, как во время праздника, с чашей вина в руках, обезглавливают царя Папа:

«Когда ударили по шее Папа, кровь смешалась с вином» (стр. 271–272).

Во втором эпизоде рассматривается конфликт между царем Вараздатом и полководцем Мушегом. Вараздат, опасаясь авторитета воеводы и поддаваясь клевете, пытается организовать винопитие, напоить Мушега и затем убить его:

«Вараздат пытается убить полководца Мушега Мамиконяна, приглашая его и ставя на столах обильное вино, чтобы напоить» (стр. 275), однако Мушег предотвращает заговор.

В обоих случаях вино становится инструментом смерти и предательства. Подготовленный напиток, смешавшись с кровью, символизирует единство греха, насилия и смерти, превращая праздник и социальное общение в прелюдию к смерти. Оно становится не только материальным удовольствием, но и инструментом хаоса и смерти, одновременно подчеркивая заговор на столе и взаимосвязь внутреннего греха человека с жестокостью власти.

Вывод. В «Истории Армении» Павстоса Бузанда вино предстает как многослойный символ, значение и функция которого связаны с духовной, моральной, социальной и политической жизнью человека. В отдельных эпизодах оно становится показателем святотатства и греха, противопоставляя телесные удовольствия и духовную дисциплину.

Бузанд также показывает важность проявления памяти и национальной этики в судьбоносных испытаниях человека: вино может становиться символом верности, национальной доблести и героизма, как это видно в эпизодах с Мушегом Мамиконяном и царем Аршаком. Впоследствии вино становится средством психических переживаний и внутренней борьбы, где чувства, память и размышления о прошлом взаимосвязаны с материальной и духовной сферами.

Одновременно истории о царях Папе и Вараздате показывают возможность мрачного, смертоносного и предательского использования вина. Напиток, смешавшись с кровью или применяемый для заговора, становится диалектическим символом насилия, греха и смерти.

В итоге для Бузанда вино — не просто материальный напиток, а среда, в которой человеческое поведение, вера, память и духовное восприятие получают осязаемое и символическое выражение. Многослойность вина свидетельствует о глубине социально-политических, религиозных и духовных представлений эпохи: оно может быть священным или проклятым, воздержанным или коварным, радостным или смертоносным, в зависимости от контекста, через который Бузанд предлагает читателю исследовать сложные и многоплановые отношения между поведением человека, материей и духом. 

«Сасна црер» («Храбрецы из Сасуна») является национальным эпосом армянского народа. Передаваясь на протяжении веков устной традицией, он был записан лишь в XIX веке. Однако ядро эпоса сформировалось ещё в раннем Средневековье (VIII–X вв.), во время борьбы армян против арабского владычества. Это героико-освободительный сказ о подвигах, где главные персонажи — Санасар и Багдасар, Великий Мгер, Давид Сасунский и Малый Мгер — воплощают силу, доблесть и несгибаемую волю армянского народа в защите родины.

Эпос состоит из четырёх ветвей: о Санасаре и Багдасаре, о Великом Мгере, о Давиде и о Малом Мгере. Ветви связаны родовыми линиями героев и идеей непрекращающейся борьбы. Различные слои народного творчества сохранили многочисленные версии преданий, которые впервые были собраны в письменной форме в 1873 году Гарегином Сурвандзтянцем. Сегодня известно более 160 вариантов эпоса, богатых языковыми, мифологическими и историческими элементами.

Отличительной особенностью «Сасна црер» является не только героический сюжет и изображения военных подвигов, но и богатые культурные пласты. В этом контексте особое место занимает вино, встречающееся в ключевых эпизодах и выполняющее многообразные функции. Оно предстает как священный предмет клятвы, посредством которого герои утверждают нерушимость своего слова и дела; как жизнетворный элемент пира, объединяющего общину и превращающегося в средство социального и ритуального общения. Одновременно вино может выступать и в роли коварного орудия, когда оно используется для обмана, ослабления или порабощения героев.

Так, когда Мелик с войском идёт на Сасун, Зенов Ован и Цран Верго, устрашившись и не решаясь вступить в бой, решают удержать Давида от сражения:

«Ован, нам не под силу сражаться.

Позовём Давида, устроим пир,

Обманем его, опьяним,

Сдадим жён и дочерей,

Отдадим Мелику золото и серебро,

Пройдём под его мечом —

Может, Мелик пощадит нас». (с. 221)

«Давид,

Если выпьешь это медное ведро вина, ты сын Мгера;

Если не выпьешь — ты незаконнорожденный».

«Дядя, — сказал Давид, — наполни, посмотрим».

Дядя налил сосуд доверху.

Давид взял его, приложил к губам,

Пил, пил, пока не осушил.

Сосуд упал на землю и треснул.

Давид так опьянел, что лёг и заснул. (с. 221)

Подобные эпизоды свидетельствуют: в эпосе «Сасна црер» вино никогда не сводится к обыденному напитку. Оно становится многослойным символом, отражающим традиционные армянские представления о жизни, смерти, вере и испытании. Вино одновременно несёт религиозные, нравственные и социальные значения: оно может быть столь же священным и животворящим, сколь и опасным и губительным — в зависимости от обстоятельств его употребления.

Неотъемлемо с символикой вина связана символика граната. В армянской культуре гранат является выдающимся символом плодородия, изобилия и непрерывности жизни. Своими многочисленными зёрнами он олицетворяет многодетность семьи и жизнестойкость народа. Именно поэтому в эпосе «Сасна црер» вино чаще всего описывается как гранатовое — не просто напиток, а знак силы, жизненной энергии и божественного дара. Для героев оно становится источником могущества, а для народа — воплощением охраняющего духа родины.

Гранат широко представлен и в армянском искусстве и архитектуре. Его изображения встречаются в церковной скульптуре, на хачкарах (крест-камнях), в миниатюрах средневековых рукописей как знак небесного благословения и вечности. В армянской традиции гранат играет важную роль и в свадебных обрядах, связанных с представлениями о новой жизни, благом потомстве и прочности семьи. Таким образом, гранат и гранатовое вино в жизни армянского народа имеют не только материальную, но и духовную ценность, объединяя веру, культуру и национальную идентичность.

Вино в жизни Санасара и Багдасара

В начальных эпизодах эпоса образ вина появляется вокруг Санасара и Багдасара не только как напиток, но и как ключевой элемент формулы священной клятвы. Перед тем как построить новый дом, Санасар произносит:

«Хлеб и вино, хозяин скота.

Где бы источник воды ни был,

Пойдём, там построим наш дом,

Там, у воды, возведём селение». (с. 25)

Этими словами он утверждает богоугодный характер своего начинания. Ту же формулу Санасар произносит и в момент смертельной опасности, когда его жизнь висит на волоске:

«Халиф вынул нож,

Потянулся, чтобы перерезать горло, принести в жертву.

Санасар увидел, что тот действительно хочет перерезать ему горло.

Сказал: “О хлеб и вино, хозяин скота”». (с. 46)

Эта повторяющаяся формула свидетельствует о том, что вино для героя — не просто пища, а знак божественного покровительства и нравственной стойкости, проявляющийся на грани жизни и смерти.

Одновременно вино в эпосе получает и общественное, праздничное назначение. После победы Санасар и Багдасар устраивают пир:

«Поставили гранатовое вино на стол.

Красное вино пили на глазах,

Радовались, пировали». (с. 47)

Здесь вино выступает не только как средство радости и веселья, но и как часть коллективной памяти общины: оно символизирует закрепление победы и дух братства и единства.

Однако то же самое вино может стать, как отмечалось ранее, орудием обмана и предательства. Стремясь нейтрализовать Багдасара, халиф приказывает:

«Принесите семь верблюжьих поклаж уксусного вина,

Отнесите на гору Ахмах,

Чтобы завтра я обманул Багдасара, привёл туда,

Дал ему вина,

Напоил, опьянел, убил». (с. 49)

Таким образом, уже в начальных слоях эпоса вино получает двойственный и противоречивый характер: с одной стороны — это знак священной клятвы и божественного благословения, с другой — средство обмана и орудие смерти. Эта двойственность показывает сложность символической роли вина в «Сасна црер», где каждый предмет несёт в себе как животворящее, так и разрушительное начало, зависящее от обстоятельств и от пути, который выбирают герои.

Вино в истории Великого Мгерa

В жизни Великого Мгера вино также играет значительную роль. Во время сражения со львом он обращается к Богу, повторяя известную формулу:

«Хлеб и вино, творение Господне» (с. 106).

В описании свадьбы Мгера вино присутствует на праздничном столе, что подчеркивает его ритуальное значение (с. 114). Однако в повествовании о Мгере вино приобретает и опасный смысл. Когда Исмил-хатун узнаёт о возвращении Мгера в Сасун, она угощает его вином семилетней выдержки. Выпив его, Мгер попадает в расставленную им ловушку и остаётся пленником на протяжении семи лет:

«Да будет разрушен ваш дом —

Посмотрите, разве нет вина семилетней выдержки?

Он должен вернуться, поспешите, скорее!

Слуги поднялись, принесли семилетнее вино,

Подали его Мгеру, когда он сидел на коне. Мгер выпил.

И, выпив, схватился за лоб» (с. 122).

Позднее, после смерти Мгера, сасунцы скорбят семь лет, а затем вновь начинают пить вино и праздновать. Лишь Дядя Торос отказывается присоединиться:

«Разве я буду сидеть здесь и веселиться,

Пока Давид, сын Мсра Мелика, остаётся в плену?

Разве это не стыд для нас…

Хлеб и вино, творение Господне.

Пока я не верну того сироту,

Я не поднесу эту чашу к своим устам» (с. 152–153).

В данном эпизоде вино прежде всего символизирует преодоление скорби: после семилетнего траура сасунцы вновь собираются за общим столом, приносят вино, пьют и начинают веселиться, что знаменует продолжение жизни, сохраняя при этом память и уважение к прошлым утратам. Вино становится средством памяти и прославления подвигов Мгера, а также помогает общине восстановить моральный и социальный порядок. В то же время оно выступает испытанием верности и благоразумия, поскольку герои должны либо принять, либо отвергнуть вино, демонстрируя тем самым преданность своей воле и достоинству.

Эта двойственность — одновременное сочетание радости и испытания — превращает вино в один из важнейших символов эпоса, подчеркивая неразрывную связь жизни и памяти.

Вино в образе Давида Сасунского

В повествовании о Давиде хлеб и вино вновь выступают как неотъемлемые элементы клятвы, посредством которых герой утверждает несокрушимость своего слова и связь с божественным покровительством:

«Если сейчас скажешь, где находится Цовасар — скажи!

А если не скажешь — хлеб и вино, творение Господне,

Я дам тебе пощёчину, и шея твоя согнётся» (с. 188).

Героическая сила и жизненный уклад Давида во многих эпизодах непосредственно связаны с вином: его описывают во время пиршеств и празднования побед, когда он пьёт семилетнее гранатовое вино (с. 200). С другой стороны, вино вновь может превратиться в орудие заговора и опасности: враги дают Давиду выпить семь сосудов вина, и в пьяном состоянии он засыпает, становясь жертвой обмана:

«Дядя наполнил кувшин доверху — до краёв.

Давид взял, поднёс к устам,

Пил, пил, пока не опустошил,

Кувшин упал на землю и треснул.

Давид так опьянел — лёг и уснул» (с. 221).

Этот эпизод подчёркивает, что вино обладает не только объединяющим и животворящим действием, но также может создавать уязвимость, становиться источником испытаний и угроз. Таким образом, и в истории Давида вино получает двойственный и противоречивый смысл: оно одновременно символизирует жизнь, силу и торжество, но также обман и опасность. Всё это раскрывает глубину и сложность символической системы эпоса «Сасна црер», где каждое явление несёт в себе как созидательный, так и разрушительный потенциал.

Вино в последних испытаниях Малого Мгера

Последний герой эпоса, Малый Мхер, также придаёт большое значение вину. После инцидента с отцом и проклятия он собирает своих товарищей и пьёт гранатовое вино семилетней выдержки (с. 290), что становится не только средством радости и единства, но и символическим обозначением и осознанием его судьбы. Здесь вино подчёркивает индивидуальную силу и решимость героя, демонстрируя, что его действия находятся в тесной связи как с судьбой, так и с сакральным статусом.

В момент крайней опасности Малый Мхер вновь использует известную формулу, связанную с вином:

«Помни мой хлеб и вино, зверь,

Марута, Всевышний Бог» (с. 318).

Это свидетельствует о том, что вино продолжает иметь значение божественного покровительства и духовной важности в его жизни. В этом эпизоде вино становится и знаком важного события, и средством укрепления символического духа, подчёркивая, что в Сасна Црер вино имеет не только повседневное, но и священное и судьбоносное значение.

Таким образом, в эпосе вино выступает как многослойный символ, отражающий как индивидуальные, так и социальные и духовные восприятия сообщества. С одной стороны, вино представлено как знак веры, клятвы и божественной защиты, что свидетельствует о том, что предметы в эпосе не ограничиваются материальным физическим смыслом, а приобретают духовное, моральное и символическое значение. Герои, используя вино в своих обещаниях или в судьбоносных ситуациях (“Хлеб и вино, зверь”, с. 25, 46, 318), утверждают свою власть, верность и связь с божественным покровительством.

С другой стороны, вино в эпосе показано также как социальный и культурный обязательный элемент; оно неотделимо от пиршеств, свадеб и празднований побед, где герои демонстрируют единство и укрепляют идентичность и традиции сообщества (с. 47, 114, 153).

Однако этот символ многогранен; оно может стать также инструментом предательства, испытания и разрушения (с. 49, 221). Вино, выпитое врагами, создаёт условия уязвимости и опасности, показывая, что материальные предметы в эпосе могут иметь противоречивые значения, одновременно объединяя и разрушая.

Эта двойственность демонстрирует двоякую природу вина — жизнь дарующая и опасная: оно может выступать как источник жизненной силы и символ верности и священной клятвы, но в случае чрезмерности или злого умысла оно может стать угрозой не только для героя, но и для всего сообщества.

Эта замечательная двойственность порождает ряд теоретических и культурологических вопросов: например, как народный эпос выражает духовные ценности через материальные предметы и как двойственное значение предмета формирует поведение героев и социальные отношения. Такие наблюдения позволяют изучать, как материальные и символические элементы взаимодействуют в структуре армянского эпоса, делая его не только историческим, но и документом жизненного опыта и культуры.

История иконографии винограда начинается, по крайней мере, с I тысячелетии до н. э., в эпоху эллинизма. Будучи семантически насыщенной историей греческой мифологии, вся культура-носительница и её отдельные элементы по своему отражали семантику винограда практически во всех отраслях культуры, архитектуры и искусства.

Архитектурные жемчужины средневековой Армении разных периодов всегда предстают в богатом и неповторимом изобилии виноградных гроздей, гранатов и вина. Основной целью иконографии раннесредневековых армянских памятников было представление Библии посредством различных образов и символов, подчеркивающих сцену спасения Христа[1]. Надписи с изображением винограда и гранатов встречаются, по крайней мере, со времен раннего Средневековья: в царской гробнице Ахтска, в храмах Текор, Птгни, Касах, Ереруйк и в других местах. Особое место занимает храм Звартноц VII века, наиболее выразительный по исполнению и уникальный по иконографии орнаментов в виде винограда и граната.

Лучшая иконография сада-мира — это регистры монастырского комплекса Сурб Хач на острове Ахтамар озере Ван. Этот памятник с его уникальным скульптурным убранством, исключительными фресками, а также важными историческими отрывками и источниками, связанными с его покровителем Гагиком III Арцруни (904/8–943), и по сей день продолжает привлекать внимание армянских и зарубежных специалистов. Рельефы Святого Креста расположены по регистрам: в главной, самой широкой зоне, представлены сюжетные сцены, в основном из Ветхого Завета, а также изображения Девы Марии, Христа и святых, композиция ктитора, ряд мифологических и символических животных и т. д.. Выше находится ряд горельефов, за которыми следует зона-регистр винограда[2]. Сад изображен в процессе созревания. Сама по себе непрерывная, изогнутая виноградная лоза выглядит как вневременное, сияющее, вечное время, наполняющее гроздьями всю вселенную. Изображен ряд сцен возделывания сада, включая перекопку и обрезку. Также существует множество сцен, изображающих животных — вредителей винограда.  Орнаментальный пояс восточного фасада Ахтамара завершается сценой сбора урожая и дегустации вина, где царь изображен с двумя своими ближайшими сподвижниками. Царь восседает не на троне во дворце, а в винограднике, под виноградной лозой и гранатовым деревом, держа в правой руке чашу жизни, а левой срывает виноград с дерева жизни. Среди самых известных сцен, посвященных виноградной лозе, — сбор винограда и производство вина, на одной из которых изображен человек, участвующий в сборе урожая, — мужчина с корзиной в руке, а чуть дальше — сцена давки винограда в давильне.

Аллегорический образ Христа как истинной виноградной лозы и грозди винограда также был тесно связан с крестом. Тот же символизм креста-древа жизни содержится и в скульптуре Аштаракской церкви V века Циранавор, где гроздья винограда, растущие из верхних вертикальных крыльев креста, клуют пара павлинов (рис. 1). Теория Ованеса Одзнеци о том, что райское дерево сопоставимо с крестом, находит свое иконографическое подтверждение в скульптурах притолоках ряда церквей: Касах, Мрен, Цахац Кар, Нор Гетик, Гегард, Арени и др.. В конце концов, Христос, будучи «раздавлен», как виноград, на кресте, пожертвовал своей кровью ради очищения грешников. Примечательна цитата Давида Анахта по этому поводу: «Благословенно ты, святое древо, называемое хндзаном, ибо в тебе собрана жатва небесная, достаточная для изобилия неба и земли». Давид Анахт; «Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано утром нанять работников в виноградник свой» (Мф. 2:1); также «был некий хозяин дома, который насадил виноградник, обнес его оградою, выкопал в нем хндзан, построил башню…» (Мф. 21:33, 34; Мк. 12:1).

Крест, отождествляемый с Христом, действует как виноградная лоза, организующая всю вселенную, как это видно на скульптуре притолока, обнаруженной в древнем Двине.В некоторых образцах скульптуры раннего Средневековья гроздья винограда сочетаются с плодами граната или заменяются ими. Начиная с XII века, особенно широко распространены  хачкары, которые в основном образовывали карниз алтаря или ее верхнюю часть. Верхушка и карниз алтарей хачкаров символизируют небесный рай. На знаменитом хачкаре Севанаванка, Трдат каменотес изобразил Рай в виде виноградника.

В орнаментальной резьбе средневековых армянских памятников преобладают растительные мотивы, где главным элементом орнамента, идейной основой выступают виноград и гранаты. Порталы, окна, капители и в целом архитектурные детали интерьера и экстерьера ряда церквей украшены преимущественно стилизованным многоветвистым плетеным орнаментом. Эти композиции указывают на то, что дом Божий – это небесный сад. Входы в духовные сооружения, подобно входам-канонам евангельских писаний, представлены как торжественный вход, специально открытый для верующего в Божественный мир и приглашающий его внутрь.

[1] Պետրոսյան Հ.,  Խաչքար, Երևան 2007:

[2] Միքաելյան Լ., Աղթամարի Սբ. Խաչ եկեղեցու Հովնանի պատմության տեսարանների պատկերագրությունը. վաղքրիստոնեական, հուդայական, սասանյան ակունքները և նորարարական լուծումները // Վէմ համահայկական հանդես, 2018, 3 (63), էջ 182-204

Армянские народные загадки на протяжении веков накапливали и передавали опыт народа, жизненную мудрость, образы и атмосферу повседневности. Но они не ограничивались лишь развлечением или, так сказать, «игрой на смекалку», а становились выражением духовных и культурных представлений армянского человека.

В этом богатом наследии особое место занимают виноград и вино как символы национальной идентичности и культуры, тем более что вино имеет основополагающее, краеугольное значение и в христианстве. В Армянском нагорье виноград и вино связывались с жизнедеятельностью, христианской верой, плодородием, семьёй и другими важнейшими понятиями. Лоза, урожай и приготовление вина воспринимались не только как важные сельскохозяйственные действия, но и как неотъемлемая часть повседневных и древних обрядов. Виноград и вино олицетворяли циклы утраты и возрождения жизни, власть природы над человеческой судьбой, а также духовные связи с Богом.

Есть у меня корова,

Гроздья её — словно Исфаханские,

Раз в год молоко даёт.

[лоза и виноград], (Вагаршапат)

Летом приходит,

Осенью умирает,

Зимой свирепствует.

[виноград, вино], (Муш)

Бог посадил,

Человек сорвал.

[виноград], (Харберд, Баберд, Кюрин)

В первой загадке «корова» обозначает лозу, урожай которой уподобляется плодам Исфахана, подчёркивая их высокое качество. «Молоко» символизирует плодоносную лозу, дающую урожай раз в год. Упоминание Исфахана подчёркивает исторические связи и широкую географию распространения винограда. Вторая загадка изображает жизненный цикл винограда: летом он растёт, осенью плодоносит и становится вином, зимой же укрепляется. Третья отражает представления о божественном происхождении природных даров.

В армянской традиции виноград символизировал единство, богатство и сплочённость. Загадки о винограде, лозе и вине часто несут многослойный смысл, раскрывая жизненный уклад и духовную культуру народа. Например:

Есть у меня корова из Вана,

Вымя её — из Исфахана,

Молоко даёт, но домой не приходит.

[лоза и виноград], (Нахичевань)

Здесь лоза сравнивается с коровой, а урожай и вино — с молоком. Такое сопоставление отражает древние патриархальные представления, связанные с важнейшими для семьи культурными растениями и домашними животными.

В другой загадке гроздь винограда абстрактно уподобляется голове овцы, что типично для народного воображения, сопоставляющего растения и животных:

Сто овечьих голов,

Все связаны в один узел.

[виноград], (Арцах)

В ряде загадок виноград предстает как божественный дар, а человек играет роль не творца, а хранителя и земледельца, наделённого ответственностью за сохранение и развитие этого святого дара:

Бог посадил,

Человек сорвал.

[виноград], (Харберд, Баберд, Кюрин)

Здесь ясно подчеркивается идея святости природы в армянском миропонимании: виноград — не просто плод, а возможность, дарованная Богом, — приносить жизнь, делать вино, дарить праздник, гармонию духовного и повседневного. Простыми словами загадка выражает глубокую истину: человек — не хозяин природы, а её верный работник, соучастник Божьего дела, когда он ухаживает за лозой, поливает, подвязывает и приносит добро.

Существует множество загадок, где виноград персонифицируется и сопоставляется с человеческим обликом. Например, ягода винограда уподобляется глазу — их тысячи, а в конце они собранные уносятся на рынок:

Он один, а глаз у него — тысяча,

С утра его погоняют на базар.

[виноград], (Лори)

Прямая коса, кудрявая борода,

Мудрый старец, безумный брат.

[лоза, гроздь, виноград, вино], (Лори)

Сухая коса, зелёная борода,

Безумный брат, сладкий старец.

[…], (Ширак)

В этих загадках лоза рождает плоды, а вино, отражающее радости и печали жизни, представлено как спутник и мудрости, и безумия — два брата. В некоторых этнографических регионах загадки подчёркивают преемственность винограда и вина сквозь поколения, вновь уподобляя их человеческой линии:

Шкура моего отца,

Меня пьют.

[виноград, вино], (Нор-Нахичевань)

Присевшая мать,

Мудрый сын,

Безумный внук.

[виноградник, виноград, вино], (Ширак)

Таким образом, виноград и вино являются неотъемлемой частью повседневной жизни и культурных обрядов армян. Они связаны с праздниками, радостями и даже со священными ритуалами. В древних текстах и исторических свидетельствах вино символизирует пробуждение, плодородие и духовную чистоту. Именно поэтому виноградарство и виноделие имеют исключительное значение в контексте культурной идентичности армянского народа.

Армянские народные загадки о винограде и вине выходят далеко за рамки игры или развлечения. Они выражают глубокие культурные смыслы, философию жизни и связь человека с природой. Виноград и вино — это столпы армянского духовного и культурного миропонимания, которые и в древности, и сегодня продолжают объединять душу народа. Анализ этих загадок раскрывает, как армянский народ, сохраняя традиции, одновременно передавал жизненно важные хозяйственные и духовные ценности, которые и поныне остаются значимыми как важная часть армянской культуры.

Слово кенац (кенац) в классическом армянском языке означало «жизнь». Позднее оно приобрело значение «пожелание благополучия, произносимое во время тоста» или «опустошить чашу, произнося пожелание долгой жизни» (Черечян, Тоникян, Тер Хачатурян, 1992, с. 999). Известный лексикограф Эдуард Агаян объясняет это слово как «доброе пожелание, предлагаемое в честь кого-либо или чего-либо во время застолья, тост, благопожелание» (Агаян, 1976, с. 176). Интерес представляют также производные от этого слова: кенацачар (тостовая речь), кенацанваг (музыка после тоста), кенацапар (танец после тоста), означающие, соответственно, благопожелание, музыка после тоста и танец после тоста (Агаян, 1976, с. 176).

Одним из самых ранних письменных упоминаний о тосте можно считать рассказ Фавстоса Бузанда. Описывая благородный поступок Мушега Мамиконяна, вернувшего женщин в персидский гарем, и восхищение царя Шапура, историк пишет:

«В те времена у Мушега был белый конь. И персидский царь Шапур, когда брал кубок с вином во время веселья и угощал свою армию, говорил: “Пусть белый конник пьёт вино”. И велел выгравировать изображение Мушега, сидящего на белом коне, на кубке и во время празднеств ставил его перед собой, повторяя: “Пусть белый конник пьёт вино”» (Бузанд, 1968, с. 233).

Однако в устной традиции встречаются образцы, указывающие на ещё более древние пласты, в которых говорится, что первый тост произнёс Ной. Когда его сыновья захотели попробовать сок из винограда, который он посадил, он не позволил им, опасаясь возможного вреда. Он сам первым выпил, чтобы, в случае вреда, пострадал только он. Увидев жертвенность отца, сыновья сказали: ануж лини («пусть будет безвредно»), что впоследствии стало ануш лини («пусть будет сладко») (Гюлумян Г., Полевые материалы, 2012). Из этой идеи происходит позднейший диалог между предлагающим тост и его адресатом, в котором первый говорит: Кенданутюн («Жизнь!»), а второй отвечает: Ануш анмаутюн («Сладкое бессмертие») (Арутюнян и др., 2005, с. 285).

В христианскую эпоху вино отождествлялось с кровью Христа и воспринималось как священный напиток. Считается, что тот, кто пил вино и произносил тост, был уверен в исполнении своего пожелания (Акинян, 1921, с. 106–107).

Одним из древнейших тостов считается также фраза из эпоса Сасна црер (Сасунские храбрецы): Хацн у гинин, Тер кенданин («Хлеб и вино, да сохранит нас Господь»), произносимая героями перед боем как клятва и пожелание (Сасунци Давит, 1993, с. 268).

Таким образом, вино и тост воспринимаются как неразрывные элементы: винопитие — не просто веселье, а пожелание, обещание, клятва, иногда — обет мести. Это подтверждается и в песне, посвящённой Согомону Тейлериану, где после каждого четверостишия, описывающего суд и казнь Талаата, повторяется:

Налей вина, дорогой друг, налей вина,

Пусть сладко будет пьющим, пусть сладко будет.

Здесь вино и тост соединяются в акт возмездия, особенно учитывая, что действие ассоциируется с именем греческой богини мести Немезиды.

В армянской среде тост не произносился просто так. Сначала выбирался тамада. Как правило, дома им становился хозяин, либо кто-то уважаемый среди гостей, чьё здоровье поднимал хозяин:

«Тамада джан, пусть твоё тамадаство всегда будет при таком весёлом столе» (Вардунян, 1969, с. 98).

В Арцахе никто не имел права произносить тост без разрешения тамады — это считалось оскорблением. Необходимо было громко попросить разрешения, которое могло быть как дано, так и отклонено. Перебивать тамаду во время речи считалось грубым неуважением и могло привести к ссоре.

Особый интерес представляют виды тостов, произносимых на армянских застольях. Вначале звучал тост встречи, своего рода церемониальное открытие застолья:

«Добро пожаловать, у вас место над нашей головой, ешьте, пейте, веселитесь, пусть колючка в вашей ноге станет моей болью в глазу» (Гюлумян Г., Полевые материалы, 2012).

Этот тост произносился хозяином в адрес гостей, особенно если они были знатными. Было принято, что адресат тоста первым встаёт и последним садится — после того, как все уже опустошили бокалы.

По мере продолжения праздника тосты развивались, охватывая все этапы человеческой жизни: рождение, юность, молодость, брак, рождение детей, смерть. Они представляли собой последовательные пожелания, отражающие ключевые события жизни. Например, при рождении ребёнка говорили:

«Пусть будет долгий путь», «Пусть волосы будут белыми, как яйцо», «Пусть борода станет снегом» (Гюлумян Г., Полевые материалы, 2016).

В Трапезунде записаны прекрасные свадебные тосты:

«Цветите, растите, состаритесь на одной подушке, увидите своих внуков и правнуков, не забудьте нас» (Яланузян, 1981, с. 82).

«Будьте цветами — оставайтесь цветущими, будьте сахаром — оставайтесь сладкими, учитесь у старших — учите младших» (Яланузян, 1981, с. 82).

«Цветите, как роза, пойте, как соловей, будьте молодыми и в молодости, и в старости» (Яланузян, 1981, с. 82).

«Цветите, собирайте букеты, станьте плодовитым деревом» (Минасян, 1988, с. 239).

Тосты молодёжи сочетали благопожелания с нравоучениями, часто сопровождались притчами:

«Будьте живы, стойки, пусть Бог продлит ваш путь, любите друг друга — и на солнце, и под ним, будьте уважаемы и уважающие со всех сторон» (Яланузян, 1981, с. 82).

Некоторые из этих тостов выходили за пределы Армении и звучали по всему СССР:

«Мальчики и девочки, выпьем за комсомольскую армию миллионов молодых людей Советской страны» (Вардунян, 1969, с. 197).

«Пусть любое ваше начинание завершается успешно. За здоровье и удачу всех вас!» (Вардунян, 1969, с. 197).

Имелись также универсальные, личные и похвальные тосты:

«За твою человечность, будь здоров, пусть будет тост за тебя, за твою семью и детей» (Вардунян, 1969, с. 198).

Неизменны также тосты за мир, наполненные глубоким историческим и эмоциональным содержанием:

«Выпьем за мир на земле, ибо великий русский народ спас наших армян от мусульманских кровожадных палачей. Наши деды завещали нам держаться за русскую спасительную опору» (Вардунян, 1969, с. 199).

Иногда такие тосты превращались в пожелание победы:

«Пусть будет мир, но если будет война — пусть победим мы, ибо мы — справедливы» (Гюлумян Г., Полевые материалы, 2018).

На армянских застольях также звучали тосты за павших героев. Тост становится способом сохранения памяти, соединяя прошлое с настоящим и направляя его в будущее.

Были также тосты, посвящённые праздникам: Новому году («Пусть Новый год принесёт нам новые успехи»), армии, женщинам, Пасхе и другим (Гюлумян, Полевые материалы, 2012).

Философские тосты — ещё один пласт армянской традиции:

«Не забывайте о смерти, она ждёт всех нас. Но пусть она не будет преждевременной, а своевременной» (Вардунян, 1969, с. 200).

«Хочу, чтобы, когда придёт твой час, все сказали: «Прости, человек, жаль тебя»» (Вардунян, 1969, с. 200).

Последний тост на застолье — за очаг, дом. Им завершается весь вечер, выражается благодарность хозяину:

«За здоровье дома. Пусть отныне в этом доме будут ещё большие праздники» (Вардунян, 1969, с. 197).

Таким образом, кенац — важнейший компонент армянской винной культуры, сочетающий в себе напиток, слово и ритуал. Его древние корни показывают, что он — не просто часть праздника, а культурный код благословения, клятвы, обязательства. Вино здесь выступает как священная жидкость, запечатывающая тост, а тамада — как хранитель традиции.

Армянский тост — не только акустическое и графическое наследие, но и живой ритуал, объединяющий историю, язык и коллективную память. Сохраняя его традиционные формы и адаптируя их к современности, мы сохраняем и передаём культурную идентичность.

Список литературы

Акинян Н. Пять странствующих ашугов. Минас дпир Тохатэци. Национальная библиотека, т. XLII. Вена: Мехитаристская типография, 1921.

Агаян Э. Толковый словарь современного армянского языка, т. 1. Ереван: Издательство «Айастан», 1976.

Бузанд, Фавстос. История армян. Ереван: Издательство «Айастан», 1968.

Арутюнян С., Калантарян А., Петросян Г., Саргсян Г., Мелконян Г., Хобосян С., Аветисян П., Гаспарян Б. Вино в традиционной культуре армян. Ереван: Центр агробизнеса и развития села, Институт археологии и этнографии НАН РА, 2005.

Чэрэчян Г. (архиепископ), Тоникян К., Тер Хачатурян А. Новый словарь армянского языка, т. 1. Бейрут: Издательство К. Тоникяна и сыновей, 1992.

Минасян Х. Деревенская речь и выражения (Перийский уезд). Новая Джуга: Типография монастыря Святого Всеспасителя, 1988.

Сасунские храбрецы: Сводный текст. Под редакцией и в составлении Гр. Григоряна. Ереван: Издательство Академии наук Армении, 1993.

Вардунян Б. Село Вагаршапат. Тосты. Архив Института археологии и этнографии, 1969, список № 2.

Яланузян А. Сказки, рассказы, песни, пословицы и словарь Дженика (Трапезунд). Архив Института археологии и этнографии, 1981.

Гюлумян Г. Полевые материалы (ДАН). Институт археологии и этнографии НАН РА, 2012, 2016, 2018.

Геворг Гюлумян

Аштарак является одним из важных регионов армянской винодельческой культуры, о котором, наряду со многими первоисточниками и исследователями, передают существенные данные также выдающийся писатель, историк, этнограф Ерванд Шахазиз в своей книге «История Аштарака» (Ереван, изд. «Айастан», 1987, 251 стр.) и дополняющий его впоследствии Геворг Геворгян, чьи рукописи (арх. НАИ, Геворгян Геворг, Этнографические материалы Аштарака, 1972, дело 1, 99 листов) хранятся в Институте археологии и этнографии НАН РА. Шахазиз начал писать свой труд в 1908 году, закончив в 1934 году. В исследовании, длившемся более четверти века, уделяя особое место виноделию Аштаракского региона, опираясь на более ранние источники, Шахазиз идет из глубины истории и доходит до периода, в котором он жил. Особенно примечательны свидетельства, относящиеся к винодельческой культуре сравнительно нового периода, тем более, что автор сам был очевидцем всего этого. Он пишет, что начиная с XVIII-XIX веков аштаракские виноградари сначала собирали виноград и обменивали его со скотоводами, спускающимися с гор Арагацотна, запасаясь таким образом зимними припасами (масло, сыр, сливочное масло и т.д.), после чего сразу же приступали к сбору винограда, предназначенного для вина. Этнограф отмечает, что в ранний период аштаракцы строили свои давильни[1] прямо в виноградниках, проживая таким образом два-три месяца в году во временных жилищах, устроенных в садах: «…он, с одной стороны, собирал виноград, большими подойниками выносил крышу давильни и прямо через дымоход выливал в парус, где его давили, и сусло, превратившись в ручей, текло и выливалось в такары (глиняные сосуды), с другой стороны, более-менее отстоявшийся, осветленный сок, или, как говорят, кагцу, лешками (лешк), то есть недублеными телячьими бурдюками, относил в свой ширатун (винохранилище) и наливал в карасы (большие глиняные кувшины), с третьей стороны, женщины брали свою долю кагцу, варили мат (сладкий сок), сушили и готовили шпот (сладость), обмакивали ряды косточек грецкого ореха, миндаля, дыни, делали шуджух (чурчхелу). Оставался остаток винограда – кнчер (выжимки), из которого жители Аштарака имели обыкновение гнать водку…» (Шахазиз 1987, 216).

Начиная с XX века (то есть в то время, когда Шахазиз приступил к созданию своего труда) аштаракцы больше не имели давилен в своих садах. Вместо прежних давилен они в то время строили в садах трехстенные, открытые спереди, легкие, временные постройки – «даганы», в которых во время сбора плодов и винограда в садах укрывались от дождя находящиеся в садах хозяева. «…давно уже виноград больше не давится в садах, а во время сбора с одной стороны собирается виноград, а с другой – на лошадях, ослах и телегах перевозится в деревню, где в домах, повсюду, построены арагасты и такары» (Шахазиз 1987, 218).

Эти строения назывались хндзабаками, однако Шахазизу трудно точно указать их конструкцию. П. Прошян описывает их так: «Это развалина, по приблизительной длине которой поверхности тесаных камней четырехугольника местами изрыты от разрушающей силы времени. Археолог датировал бы ее не менее чем 700-800 годами» (П. Прошян, Цецер, Тифлис, 1889, изд. М.Д. Ротинянца, стр. 48).

Писатель-этнограф с особой роскошью и красочными образами представляет аштаракца, который после сбора винограда, уже зимой, «вошел в дом», когда начиналось его веселье, и «он ставил на стол новое вино, которое еще даже не перебродило и, можно сказать, было мачаром – «терпко-сладким, мутным кагцу, который еще находился в процессе своего брожения, становления настоящим вином» (Шахазиз 1987, 219).

Соглашаясь со всеми утверждениями об обеспеченности аштаракца, Шахазиз, однако, возражает против формулировки «пьющий-аштаракец», отмечая, что, да, в Аштараке производится много вина, но жители Ширака и Памбака пьют аштаракское вино и водку больше, чем те, кто их производит: «…он пил и пьет, его стол не обходился без вина и водки, но он пил умеренно, пьянство аштаракцу всегда было незнакомой страстью». … Старый аштаракец любил радоваться, веселиться, но эти «веселья никогда не носили хулиганского характера» (Шахазиз 1987, 220).

О винодельческой культуре Аштарака более подробно, образно пишет Г. Геворгян. Он пишет, что карасы в Аштараке мыли водой, затем смазывали внутренние стенки топленым жиром, после чего только наполняли суслом, которое нужно было наливать в особом количестве, так как в случае полного заполнения карас мог лопнуть во время кипения. Чтобы избежать всего этого и быть в безопасности, люди ставили карасы на цементированные арагасты, благодаря чему, в случае поломки караса, сусло не впитывалось в землю, а стекало и заполняло такар.

Геворгян пишет, что после получения возможности использовать серу аштаракские виноделы стали легче дезинфицировать бочки: они сжигали в пустой бочке бумагу, обмазанную серой, которая идеально очищала ее от всех бактерий и грибков, которые могли остаться и испортить вино. «После того, как сусло заливается в карасы, через несколько дней оно начинает кипеть, выделяя углекислый газ, так что, если количество карасов велико, в этот момент входить в погреб страшно, человек может задохнуться от газа. Бывали случаи, когда при вынимании кнджира (выжимок) из такара человек задыхался» (Геворгян 1972, 70).

Примерно через месяц необходимо «кртел» (отделить) вино, что означает отделить осадок (дирт) от чистого вина. Это тоже важное и интересное действие, которое этнограф представляет во всех подробностях и отмечает диалектные названия всех инструментов, используемых в процессе (арагаст, такар, гуп, тик, карас, абигардан, джуджум (мера, равная половине ведра), парч, кереган (для питья)).

Нужно было ввести длинную палку в бочку, понять, какая часть – осадок, какая часть – чистое вино, затем абигарданом вынуть чистое вино и перелить в другой, уже очищенный и подготовленный карас. «Впоследствии, когда бочка вошла в обиход в Аштараке, вместе с ней вошел в обиход и сифон – резиновая трубка, поскольку абигардан не войдет в бочку, то, когда измерили количество осадка в карасе или полной вином бочке, один конец резиновой трубки привязали к измерительной палке там, где вино и осадок отделяются друг от друга, затем палку вместе с трубкой опустили в карас или бочку, с одного конца трубки ртом вытянули вино, и когда вино начало течь, поставили в пустой карас или бочку, чистое вино перелили в пустую бочку или карас. Так доверху наполняли бочку и закрывали горлышко деревянной пробкой, вокруг пробки насыпали серный порошок… для защиты от уксусных мушек» (Геворгян 1972, 70).

Примечательно также, что у аштаракцев было категорически запрещено ставить возле винного караса или бочки сыр, соленья, керосин или сушеные специи, потому что вино чувствительно к запахам и вкусам и может их впитать. «…представьте, что вы пьете вино и чувствуете запах керосина» (Геворгян 1972, 71). Г. Геворгян обращается также к известному сорту винограда «Харджи» и отмечает историю получения из него вина типа «Херес». «Аштаракец рано заметил, что на поверхности вина в его карасе образовалась пленка, подумал, что вино испортилось, но когда выпил, увидел, что оно вкуснее и ароматнее, не понимая, что эта пленка на поверхности караса – не что иное, как хересный грибок. …Впервые исследование этого грибка провела винодел Африкян, посетившая Аштарак. Она обнаружила, что он лучше, чем испанский херес, и благодаря советской власти в Аштараке был построен винный завод. Именно благодаря винному заводу на международной дегустации вин 1970 года [вино] завоевало первое место в мире, удостоившись золотой медали» (Геворгян 1972, 71-72).

[1] О давильной культуре Аштаракского района см.: Г.С. Туманян, Давильная культура в Армении, Ереван, «Зангак-97», стр. 31-32, 40, 44, 50-54; Х.Л. Петросян, С.Г. Обосян, А.П. Акопян, Средневековые давильни Аштарака, Ереван, 1989, 90-92; Э.Н. Акопян, Архитектура народного жилища Аштаракского района, Ереван, стр. 34-39.

В странах Древнего Востока карасы разных размеров и вместимости широко применялись во многих отраслях хозяйства. В Египте, Ассирии, Хеттском и Урартском царствах сельскохозяйственные продукты, в основном зерно, вино, пиво и масла обычно хранили в кувшинах.Тысячи керамических изделий были обнаружены во время раскопок в Ване, Аргиштихинили, Эребуни, Аянисе, Топрак-Кале, Тейшебаини, а также в доэллинистическом Арташате.

Среди археологических открытий, сделанных в Кармир-Блуре, весьма важными  для изучения экономики Ванского царства  являются 8 винных погребов, открытых в 50-ых годах прошлого столетия. В них помещалось более 400 массивных глиняных сосудов[1]. Значительное количество карасов, отчасти кармирблурских, маркированных клинообразными или иероглифическими цифровыми метками, найдено и в других урартских памятниках-центрах: в кладовых Эребуни обнаружено более 100 карасов[2], в Алтын-тепе[3] — более 70, в одном из винных погребов западной крепости Аргиштихинили[4] — 68, а также Айанисе, Адлджевазе и тд.. Самыми большими и хорошо сохранившимися являются кладовые Тейшебаини N 25 и 28, в которых размещались соответственно 82 и 70 карасов[5]. По форме все карасы одинаковые, но отличаются по размерам, на что указывали и клинообразные или иероглифические цифровые маркировки в урартских мерах объема жидких тел: «акарки» и «теруси». Изданные Б. Б. Пиотровским[6], эти надписи имели весьма широкую вариацию: от 1 акарки 4½  теруси до 5 акарки 5 теруси. Одновременно использовались клинописные и иероглифические знаки, причем клинопись изначально писалась полностью, а позднее — в виде акронима.

По мнению ряда исследователей, карасы, обнаруженные в Кармир-Блуре, были  в разных мастерских, и скорее всего, в Тейшебаина их изготовляли 8 и более мастеров[7].   Это доказывает, что в городах была внедрена общенациональная система стандартизации,  сделавшая экономику государства управляемой и подотчетной, что способствовало ее прогрессу.

Комплексные метрологические исследования карасов различной емкости, обнаруженных на ряде археологических памятников, показывают, что они сделаны по заранее фиксированным, стандартизированным размерам. Стандартизация  керамической тары путем государственного декретирования ее основных линейных размеров известна в античном мире. Именно таким образом государственная власть добивалась унификации объемов тары как для хранения запасов продуктов, так и для их транспортировки и продажи. Как явствует из фасосского декрета второй половины Vв. до н.э., стандартизация производства пифосов Фассос для достижения единообразия и объемов строго регламентировалась государством путем декретирования размеров в единицах мер длины—дактиля (пальцах)[8]. Стандартам соответствуют также краснолащенные, сферические, с трехлепистковым венчиком кувшины с одной ручкой (Ойнохойя), обнаруженные в ряде урартских археологических памятников. Они предназначались для подачи вина и почти идентичны по размеру. Таким образом есть основания полагать, что истоки стандартизации античного гончарного производства берут свое начало в Древнем Востоке.

Известно, что  уменьшение размеров керамики разных групп в результате сушки и обжига составляет в среднем 8–12%. Вероятно, гончару давалось два разных размера: предварительный, на который мастер должен был ориентироваться при формировании изделия, и окончательный, которому должны были соответствовать финальные размеры. Очевидно, что изготовить карасы таких объемов в идеальных стандартных размерах было практически невозможно, и потому была необходимость маркировать их с обозначением емкости. Иероглифические и клинописные надписи делались только после того, как кувшины были обожжены, перенесены в погреб и наполнены вином[9][10]. Об этом свидетельствует и тот факт, что надписи на карасах были высечены на уже наполовину зарытых в землю сосудах, чтобы они были хорошо видны при прохождении по глубине винного погреба[11]. Также следует отметить трехкратно указанные размеры  на веничиках карасов, разница между которыми достигает  нескольких теруси.

По словам Б.  Пиотровского 1 «акарки» равнялась 250 литрам, а «теруси» — ⅒ «акарки». Маркировка ёмкости на карасах мало чем отличается друг от друга. Вероятно, 1 «акарки» делился на 10 «теруси», исходя из гипотезы о том, что урартская система счисления была основана на десятичной системе[12]. Брашинский считал, что наиболее простым решением проблемы являются метрологические расчеты, поскольку любое измерение объема основано на кубических единицах некоторой базовой меры длины[13] (например, финикийский кор[14] — как объем трех кубических локтей, урартский локоть /53,1 см /).

В погребах Кармир Блура хранилось около 400.000 литров вина /1500 акарки/, что является весьма внушительной цифрой по меркам Древнего Мира. Погребы памятника превосходят все раскопанные до сих пор винные хранилищя урартского времени. Даже близ Маназкерта, в надписи, воздвигнутой Менуа, упоминается винный склад с 900 «акарки».

Факт государственной стандартизации гончарного производства в Ванском царстве представляет большой интерес, особенно в контексте изучения истоков стандартизации как таковой и ее влиянии на развитие последующих цивилизаций.

[1] Б. Б. Пиотровский, Ванское царство, М., 1959, стр. 145—147; ср. ег о же , Город бога Тейшебы, С А, 1959, No 2, стр. 172.

[2] Демская Д., Кладовые Эребуни, “Сообщение Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина”, вып. IV, 1968, 176-182.

[3] Özgüç, T., Altintepe II, Ankara, 1969.

[4] А. А. Мартиросян , Раскопки Аргиштихинили, СА, 1967, No 4, стр. 228; ср. е г о же , К социально-экономической структуре города Аргиштихинили, СА , 1972, No % стр. 46.

[5] Б. Б. Пиотровский, Кармир-блур, II, Ереван, 1952, стр. 16—40.

[6] Б. Б. Пиотровский, Клинообразные урартские надписи из раскопок на Кармир-блуре 1954 г.,— «Эпиграфика Востока» , XI, 1956, стр. 81․

[7] Ղասաբյան Զ․Մ․,  Թեյշեբաինիի գինու կարասները, «Историко-филологический журнал», 1959, No 4, стр. 213.

[8] И. Б. Брашииский, Методика изучения стандартов древнегреческой керамической тары, С А, 1976, No 3, стр. 87 слл.

[9] Б. Б. Пиотровский, Кармир-блур, III, стр. 23.

[10] Ղասաբյան, 1959,  215:

[11] Б. Б. Пиотровский , Кармир-блур, II, стр. 65.

[12] М. А. Исраелян. Уточнения к чтению урартских надписей, I. Об урартской системе счисления, «Древний Восток», 2, стр. 116

[13] И. Б. Брашииский, Урартсвкие карасы, , «Историко филологический журнал», Ереван 1978, с. 152.

[14] Nissen H., Griechische und römische Metrologie, Handbuch der Klassischen Altertums-Wissenschaft,C. H. Munchen 1892.